Но для меня такое было всегда симптомом выхода из пике и преодоления жути. Если я смог выразить словами то, что меня убивало, то жить будем.

Время сорвалось с резьбы и законов
И на мираж громоздит миражи...
Вечные дети, ловцы покемонов,
Кто вас сегодня поймает во ржи?

Слово проходит, сердец не затронув.
Где вы, ключи от заветных замков?
Парень, ловивший своих покемонов,
Падает в пропасть... среди сорняков.

Перечитываю финал "Момента истины" Богомолова и понимаю, что при всей простоте и даже некоторой примитивности стиля это великое произведение.
Прежде всего, почему съехал с катушек помощник коменданта Аникушин? Почему погиб сам и едва не сорвал операцию? Потому что его мозг вынесли элементарные триггеры - спусковые крючки психологических, чаще всего деструктивных травматических, программ. Во-первых. отец учил его всегда думать своей головой, что в армии далеко не всегда полезно. Скорее в армии это вредно, ибо там чаще всего информация в полной мере известна только высшим командирам, а низшие - всего лишь исполнители. Во-вторых, один раз это ему крупно помогло - он не выполнил поддельный приказ, а выполнивших его расстреляли. В третьих, - его мурыжил придурок-особист. В четвертых. он был "творческой личностью", скрыто презиравшей "дерёвню". И вот когда умница и хитрец Алехин начал изображать идиота-особиста, который типа прикапывается к честным фронтовикам, Аникушина взорвало. Сперва он просто не помогал, а потом стал мешать. И погиб, едва не сломав тщательно простроенный план.
При этом Аникушин отличный парень и герой. Как и Алехин, которого на этом деле едва не убил вражеский агент, у Паши Алехина - действительно в деревне - осталась больная ревматизмом дочка, и он, "прокачивая" врагов по документам и реакциям, выполняя роль "живца", хоть и с "подстраховкой" все время вспоминает про ревматизм, который "лижет суставы и кусает сердце"... При этом он является настоящим интеллектуалом, ходячим компьютером (и при этом человечным человеком) - в отличие от интеллигента Аникушина. И тут повод подумать про интеллектуалов и интеллигентов. В том числе.

читать дальшеТройка цитат. Вот это думает типичный гарка Таманцев "по прозвищу Скорохват", своими повадками одессита сильно напоминающий мне Богу:

"Кроме выявления сути подозреваемых, засадой с живцом можно добиться и
так называемого "эффекта экстренного потрошения".
Некоторые сведения, известные агенту, крайне важно получить от него не
спустя какое-то время, а немедленно. При отсутствии же прямых веских улик
захваченные агенты, особенно парши, нередко молчат сутками, неделями и даже
месяцами. Хоть лоб разбей, хоть наизнанку вывернись, а толку от них не
добьешься. Если же они повязаны нападением на представителей военной власти,
что само по себе карается расстрелом, то при умелом обращении обычно
раскалываются в первые же часы. И главной целью всех Пашиных действий сейчас
было вызвать этих троих на удар.
Я молился богу, молился матери, чтобы она помогла нам и эти трое
оказались бы теми, кто нам нужен. Я не желал больше никого! Разные
пособники, банды и дезертиры - ну их коту под хвост! Пусть ими занимаются
местные органы. А мы - военная контрразведка, и наше дело - безопасность
армии, ее тылов и всех проводимых ею операций. Наше дело - обезвреживание
действующей агентуры. Вообще-то ею, особенно паршами, я готов заниматься
двадцать пять часов в сутки. Но сегодня нам нужны были не просто агенты, а
именно причастные к делу "Неман"."

Это твортся в бедовой голове Аникушина:

То, что Алехин вытащил пистолет и угрожал им старшему лейтенанту,
произвело на помощника коменданта самое неприятное впечатление - ему стоило
усилий сдержать и скрыть свое возмущение.
Разумеется, ему было известно о необходимости соблюдения мер личной
предосторожности - об этом говорилось ежедневно на инструктаже нарядов,
выделяемых воинскими частями. Он хорошо знал, что даже при повседневной
проверке, осуществляемой в населенных пунктах парным комендантским патрулем,
тогда как один смотрит документы, второй, находясь на соответствующем
расстоянии, должен быть готовым каждое мгновение отразить любую попытку
внезапного нападения. При этом по инструкции требовалось "бдительно следить"
за поведением проверяемых, требовалось держать их все время перед собой, ни
на секунду не поворачиваться к ним спиной и не давать им заходить сбоку.
Но там речь шла о проверке неизвестных, о проверке с целью выявления и
задержания государственных преступников, бандитов, немецкой агентуры,
дезертиров и нарушителей воинских уставов и приказов. Здесь же точно такими
нормами особист Алехин руководствовался в отношении офицеров-фронтовиков с
только что перекрестно проверенными, абсолютно безупречными основными и
второстепенными документами и, более того, угрожал одному из них пистолетом,
что, по убеждению Аникушина, не вызывалось обстоятельствами и было уже
чистым произволом.
Необходимость применения особистами оружия два года тому назад при
выполнении сурового приказа Наркома Обороны No 227, подписанного лично
товарищем Сталиным, Аникушин сознавал. Тогда немцы заняли Крым, захватили
Ростов, их танковые и моторизованные дивизии ожесточенно рвались к Волге и
на Кавказ, и надо было до последней возможности, до последней капли крови
защищать и отстаивать каждую позицию, каждый клочок советской земли.
Требовалось "стоять насмерть!" и для того любыми мерами пресекать
отступление без приказа высшего командования. И решительные действия
особистов, политработников и командиров в ту пору смертельной опасности
вызывались жизненной необходимостью.
Но теперь, в период победного наступления нашей армии... здесь, в сотне
километров от передовой... угрожать пистолетом заслуженному офицеру,
фронтовику, пролившему свою кровь за Родину... И он, Аникушин, должен при
этом оставаться безгласным наблюдателем, если даже не соучастником этих
недостойных действий...
В нем было очень сильно чувство великого фронтового братства. По сути
дела, с первой военной осени, с того момента, как он попал на передовую, к
каждому фронтовику, будь то офицер или рядовой, летчик или даже обозник, он
невольно ощущал "теплое под ложечкой", подсознательное чувство приязни и
родства. И потому эти офицеры, особенно воевавшие не первый год капитан и
старший лейтенант, были ему несравненно ближе и дороже любых тыловых
особистов и, безусловно, ближе и дороже Алехина и его помощников.
Чувство органической неприязни он испытывал не только к самому Алехину,
но и к обоим его подчиненным. В старшем лейтенанте он, припомнив, узнал
офицера, который не поприветствовал его в городе, а потом, широко раскрыв
глаза и явно придуриваясь, нахально оправдывался ("Виноват... Не заметил...
Извините, товарищ капитан... Я контуженый... слабый на голову... У меня
припадки..."). И при этом, чтобы от него скорее отстали, делал вид, что
вот-вот упадет в обморок. А сегодня, проснувшись тут, в лесу, и увидев его,
Аникушина, повел себя так вызывающе ("Явление Христа народу!.."), что даже
тугодумистый Алехин счел нужным немедленно вмешаться. И этот лейтенантик...
Мальчишка, который не колеблясь заставил бы его ползти по-пластунски - без
всякой в том необходимости!.. Заика, а туда же!.. Несомненно, знает о нем
все, наверняка смотрел в комендатуре и его личное офицерское дело, а как
неумно приставал: "Товарищ капитан, вы случайно не из Москвы?.." Случайно!..
"Где-то я вас встречал?.. Вы на кого-то похожи..." Дешевые провокационные
вопросы, рассчитанные на трусливых или дурачков... Не на того напали!..
В ту минуту, когда Алехин вытащил пистолет и угрожал им Чубарову, у
Аникушина мгновенно созрело решение. Он не будет молчать об этом произволе,
он завтра же напишет рапорт. Только не майору и не начальнику гарнизона -
эти люди, пожалуй, не захотят связываться с особистами, не станут заниматься
соисканием неприятностей. Он напишет в Москву - это его право,
предусмотренное уставом, как военнослужащий он может обратиться
непосредственно даже к Наркому Обороны - Верховному Главнокомандующему.
Когда Алехин, присев на корточки, снял петлю из наплечных лямок с
горловины вещмешка и начал возиться с узлом на тесемке, Аникушин, стоя за
его правым плечом, увидел в круглом просвете наверху вещмешка то, что и
ожидал увидеть: верхнюю темно-коричневую корку буханки армейского черного
хлеба.
Что же еще, кроме продуктов, могло быть в вещмешках пехотных офицеров,
которым через какую-то неделю, максимум через две - он знал порядки
резервных полков, - предстояло отправиться на передовую?.. Он хорошо
представлял себе весь этот незамысловатый фронтовой скарб:
запасные портянки и пара белья, вафельное полотенце, бритва, кусочек
мыла, помазок, фляжка, две-три книжки (чаще всего "Боевой устав пехоты" и
"Наставление по стрелковому делу"), ну и, возможно, что-нибудь нетабельное -
флакончик дешевого одеколона, шерстяные носки
и теплая нижняя рубашка или свитер, таскаемые вынужденно без
употребления с весны до осени.
Сколько раз после боя ему приходилось прямо в окопе или в блиндаже
разбирать и раздавать окружающим личные вещи убитых офицеров, таких вот
Елатомцевых, Чубаровых и Васиных...
Буханка черного хлеба, увиденная им в вещмешке лейтенанта,
подействовала на него, без преувеличения, как красная тряпка на быка. С
одной стороны, были его собратья, офицеры-фронтовики, получавшие законный
армейский паек и в нем ржаной, с примесями хлеб, норму, определенную
Наркомом, и ни граммом больше, с другой стороны, - тыловые особисты,
потреблявшие без меры, сколько влезет, белый, как довоенный, из настоящей
крупчатки ситник и другие деликатесные продукты, положенные по приказу
только раненым в госпиталях и летчикам боевых экипажей.
И вот эти наглые, уверенные в своей безнаказанности люди без санкции
прокурора, по чистому произволу обыскивали его собратьев, фронтовиков,
которым через неделю или через две предстояло снова проливать кровь, защищая
Родину.
Да кто он, этот Алехин?! Какой-нибудь выдвиженец - наверняка из
деревни! - с пятью, максимум семью классами образования... Попал по анкетным
данным в особисты, поднахватался в армии верхушек, городских слов и военных
терминов и убежден, что ему все дозволено... Просто не нарывался - его никто
не осаживал, не учил, не ставил на место!
"Что хотят, то и творят!.. - стиснув от негодования зубы и до боли
сцепив за спиной в замок пальцы рук, повторял про себя Аникушин. - Нет, я
это так не оставлю!.. Я им покажу, как угрожать пистолетом и обыскивать
фронтовиков!.. Это им даром не пройдет!.. Бояться их могут комендант или
начальник гарнизона, а Верховный в бараний рог их свернет!"
И тут он подумал, что, пока его рапорт рассмотрят в Москве и примут
какие-либо меры, пройдет не менее месяца, а за это время многое может
измениться. Он сам, вероятно, уже будет в Действующей армии, Алехина же тоже
могут куда-нибудь перевести.
И, подумав так, он ощутил жгучее желание, острую, неодолимую
потребность показать этим особистам сейчас же, немедля, что в отличие от
других он их нисколько не боится и что он не трусливый попка, покорно
выполняющий любые указания, - у него есть своя голова на плечах, он способен
и сам принимать решения и отвечать за них.
и в следующее мгновение, продолжая наблюдать, как Алехин пытается
развязать узел на тесемке, Аникушин, ослепленный возмущением, негодованием и
неприязнью к особистам, сделал то, чего делать ему никак не следовало:
переступил вправо и оказался, таким образом, между проверяемыми и
засадой...

А это думает Алехин:

"Посмотрим, что у них в вещмешках... Так... Сверху - буханка черного
хлеба... А что под ней - вот вопрос! И этот тоже затянул! Ловкачи!.. Милые,
это фокус для фраеров, а мы его уже не раз видели... Ну и узел!.. Пробуй
ногтями... Ниже голову... Они тебя действительно считают придурком. И
отлично!
Обступили с боков!.. Спокойно!.. Повтори сигнал - не повредит! Как они
откровенны в своих действиях, как бесцеремонны!.. А кого им стесняться?..
Нас?.. Да мы для них уже трупы!.. И все же не факт, что они - "Неман", не
факт!..
Поставь их на место... И обозли... Спокойнее... Повтори еще раз...
Простака играй, дубоватого службиста... Больше упрямства... Обостряй! Повысь
голос... Возмущение... Челюсти!.. На "ты" его, на "ты"!.. Вот наглая рожа!..
Спокойнее... Больше упрямства!.. Пистолет... Ах так... Отлично!.. А капитан
молодец!.. Как владеет собой!.. Неужели это - Мищенко?.. Неужели они -
"Неман"?
Лижет суставы и кусает сердце... И ничего ты не поделаешь!.. Затянул
намертво... Ногтями не возьмешь... Как бы то ни было, а от Таманцева они не
уйдут... А если кто и уйдет, то не дальше опушки... Через полчаса лес уже
будет в кольце и начнется прочесывание... Конечно, это нежелательно...
Весьма!.. Войсковые операции чаще всего дают трупы... А нам нужен момент
истины! Сегодня же! И не обычный, а по делу, взятому на контроль Ставкой!..
От трупов его не получишь... Главное - чтобы они раскрылись... проявили свою
суть!.. Тогда и момент истины мы получим... Если, конечно, они те, кого мы
разыскиваем... Ну и узел!.. Зубами его ухватить, что ли?.. Неужели это
Мищенко?.. Не думай о Мищенко!.. Кто бы он ни был, а от Таманцева ему не
уйти... Если... Все!.."

"Все" - это удар по голове рукояткой пистолета... А лейтенантик Блинов по прозвищу Малыш действительно видел музыканта Аникушина в Москве и от чистого сердца хотел сказать ему добрые слова. Это все о взаимном непонимании хороших людей. И это самый мой страшный страх в "Тайном Городе" Панова. Все в одной лодке, но дерутся как пауки в банке. Тут вот все хуже. потому что люди, а не разные расы друг друга не поняли. Чем-то напоминает японские классические "Ворота Расёмон". Но там все же герои врали, а тут все были по-своему честны. По-своему.

Ну и вот финальные сцены

ТАМАНЦЕВ:

Почти одновременно я уловил взмах руки над Пашиной головой и услышал
команду бритоголового: "Бей их!" Я понял: Пашу убивают! - но помощник
коменданта закрывал от меня всех троих, и единственно, что я мог, это в ту
же секунду, выстрелив в воздух и заорав: "Ни с места!!! Руки вверх!!!" -
чтобы отвлечь внимание на себя - выскочить из кустов.
Вслед за мною выстрелил и Малыш, и я увидел, что бритоголовый как
подкошенный валится в траву рядом с Пашей, а тот пытается подняться и кровь
из раны на голове заливает ему лицо.
Ближе всех ко мне спиною в четверть оборота стоял помощник коменданта
(он в первый же момент инстинктивно отпрянул назад), за ним метрах в
полутора - амбал, еще дальше и левее - "лейтенант"; двое последних,
естественно, повернулись и смотрели в мою сторону, причем в левой руке у
амбала я, как и ожидал, увидел нож, а в правой у "лейтенанта" был "ТТ",
который он, помедля, направил на меня.
Можно было без труда двумя-тремя пулями обезвредить его - он стоял
совершенно открыто, - но я уже выбрал его для экстренного потрошения, и
потому следовало взять его невредимым - желательно без единой царапины.
В некоторой растерянности он помедлил, и за эти секунды я успел
оказаться от него со стороны солнца и, таким образом, задействовал
подсветку. Для острастки, для давления на психику я немедля "пощекотал ему
уши": произвел по одиночному выстрелу из обоих наганов так, что пули прошли
впритирку с его головой, - это впечатляет.
Чтобы затруднить ему прицеливание, я непрерывно "качал маятник":
пританцовывал левым плечом вперед, рывками перемещая корпус из стороны в
сторону и все время передвигаясь и сам, - нечто похожее, только попроще,
проделывает боксер на ринге. Для дальнейшего психологического воздействия я
держал его на мушке и фиксировал взглядом, всем своим видом показывая, что
вот-вот выстрелю.
Малыш выпрыгнул без промедления и, как и следовало, угрожающе закричал:
"В-в-в-звод, к бою!" - и я тотчас во все горло повторил его команду,
добавив: "Окружайте поляну!!!" - хотя никакого взвода в радиусе нескольких
километров, разумеется, не было и делалось это исключительно чтобы
задействовать фактор отвлечения, фактор нервозности - сбить троих с
панталыку и, во всяком случае, заставить оглядываться.
Результат оказался большим, чем ожидалось: "лейтенант" крикнул
"Засада!", метнул мгновенный взгляд на амбала и, дважды выстрелив даже не в
меня, а в мою сторону, вдруг опрометью бросился бежать.
- Не стрелять! - поднимаясь на ноги, скомандовал Паша; это относилось
ко мне и Малышу и звучало напоминанием, что хоть одного надо взять живым.
Умело держась метрах в двух за помощником коменданта, амбал молниеносно
нагнулся к бритоголовому, и тут же в левой руке у него я увидел уже не
финку, а обнаженный ствол и сразу сообразил, что он левша, и разглядел, что
пистолет был не "ТТ", а "Браунинг Лонг 07" калибром девять миллиметров,
именно та машина, которая у немецких агентов обычно заряжена разрывными
пулями с ядом, вызывающим немедленную смерть.
Я уже прикинул оперативную обстановку и соотношение сил: Малыш свалил
бритоголового "капитана", причем по-серьезному - тот не вставал и не
двигался, - а у Паши как минимум пробита голова; во всяком случае, на
какое-то время они оба практически вырубились. И мне следовало немедленно
принять командование на себя и под мою личную ответственность во что бы то
ни стало слепить - теплыми! - амбала и "лейтенанта".
- Держи лейтенанта! - крикнул я Малышу и, понимая, что Паша оглушен, во
весь голос заорал: - Ложись, Паша! Ложись!!!
Я боялся за них больше, чем за себя, и с облегчением отметил, что они
оба без промедления поняли и выполняли мою команду.
Выскочив в первое мгновение из кустов, я сразу же метнулся влево, чтобы
расширить сектор охвата, положить амбалу и "лейтенанту" подсветку на глаза
(развернуть их лицом против солнца), а также чтобы деблокировать директрису.
Не удалось только последнее: амбал с похвальной быстротой переместился
вправо и снова оказался за рослым, фигуристым помощником коменданта. Он
двигался легко и ловко, и реакция у него была хорошая, но при этом защитном
движении его голова на секунду появилась правее фуражки помощника
коменданта, и в тот же миг выстрелом из правого нагана я сбил с него
пилотку. Такие вещи впечатляют, а от меня сейчас требовалось все время
давить ему на психику.
Помощник коменданта лишь теперь протер мозги, лапал судорожно кобуру,
прижатую полой кителя, и не мог от возбуждения открыть - заколодило, как
случается и не только у таких лопухов. Вообще-то Паша должен был дать ему
"вальтер" в карман, и действовать ему следовало в первую очередь именно
"вальтером". Но я сейчас не мог занимать извилины его оружием и его
действиями; я на него нисколько не рассчитывал: после того как Пашу
вырубили, я, естественно, надеялся только на одного себя.
- Падай, капитан, падай! - закричал я ему, но он, будто не слыша, даже
не пригнулся.
Я ничуть не удивился: фактор внезапности в скоротечных схватках
тормозит решительные действия даже у бывалых фронтовиков, чего же можно
ожидать от разодетого тылового фраера?
- Ложись, комендатура, ложись!!! - яростно заорал я и тотчас прыгнул
вправо.
Мне на секунду открылась часть туловища амбала, его левый бок и рука с
браунингом, и, стремясь упредить его действия, я нажал на спусковой крючок,
но амбал проворно дернулся влево, я же, вероятно, так боялся попасть в
помощника коменданта, что от этого мандраже промазал и в душе обложил себя
самыми последними словами.
Вслед за моим выстрелом справа раздались еще три:
стоя на четвереньках, Паша сбоку стрелял по ногам амбала. Он был
оглушен, и правая половина лица залита кровью, к тому же рядом с директрисой
находился помощник коменданта; естественно, я не рассчитывал, что Паша
попадет, но это в любом случае создавало крайне ценный для меня в эту минуту
отвлекающий фактор, и мысленно я ему аплодировал.
Нет, я не промахнулся: на рукаве гимнастерки амбала у самого погона
проступило темное пятно. Но я только слегка задел, считай, поцарапал ему
левую руку, а ее требовалось надежно "отключить".
Толково используя ситуацию, он держался за живым заслоном, я же на
открытом месте в десятке метров от него вынужден был энергично двигаться,
пританцовывать, фиксируя его лицо и все время угрожая обоими наганами.
Он выстрелил в меня двумя пулями, не попал, добавил погодя секунды еще
одну и снова - мимо. Чему-чему, а как "качать маятник"*, я мог бы поучить и
его, и тех, кто готовил его в Германии, к тому же Пашины выстрелы сбоку,
несомненно, действовали ему на нервы, а подсветка значительно снижала
меткость.
Тем не менее он был опытный, находчивый парш, сразу понявший, что я
опаснее других и что в первую очередь надо разделаться со мной. И я перед
тем оценил его правильно: он действовал толково, уверенно, стрелял в отличие
от "лейтенанта" умело, не торопясь, и если бы не подсветка и не моя сноровка
в "качании маятника", он бы, возможно, меня уже свалил.
----------------------------------------
* Качание маятника - это не только движение, оно толкуется шире, чем
можно здесь понять со слов Таманцева. Его следует определить как "наиболее
рациональные действия и поведение во время скоротечных огневых контактов при
силовом задержании". Оно включает в себя и мгновенное выхватывание оружия, и
умение с первых же секунд задействовать фактор отвлечения, фактор
нервозности, а если возможно, и подсветку, и моментальную безошибочную
реакцию на любые действия противника, и упреждающее стремительное
передвижение под выстрелами, и непрестанные обманные движения ("финт-игра"),
и снайперскую меткость попадания в конечности при стрельбе по-македонски
("отключение конечностей"), и непрерывный психологический прессинг до
завершения силового задержания. "Качанием маятника" достигается захват
живьем сильного, хорошо вооруженного и оказывающего активное сопротивление
противника. Судя по описанию, Таманцев "качает маятник" в наиболее трудном и
эффективном исполнении - "вразножку".
---------------------------------------------------------------
Ствол браунинга опять следовал за моими движениями - справа налево и
обратно, и я чувствовал, знал, что в ближайшую секунду снова раздастся
выстрел. Но в это мгновение помощник коменданта вытащил наконец пистолет, и
амбал, целившийся в меня, без промедления выстрелил дважды ему в грудь.
С позиции инстинкта самосохранения и личной безопасности его действия
были логичны, обоснованны, но теперь он терял свое главное преимущество:
помощник коменданта сразу обмяк и стал валиться вниз и назад, при этом
открылся верх туловища амбала, и как только это произошло, я, упредив его
следующий выстрел, всадил ему две пули в левое плечо и тотчас рванулся
вперед, чтобы помешать ему - блокировать вероятную попытку поднять правой
рукой вывалившийся в траву браунинг.
Он действительно нагнулся и, не спуская с меня глаз, зашарил у ног, но
я летел на него стремглав, и, не выдержав, он бросился бежать через поляну,
а я пустился за ним, успев отметить, что помощник коменданта и бритоголовый
"капитан" лежат не двигаясь, причем поза последнего - спиной кверху, с
неловко вывернутой вбок правой рукой - мне весьма не понравилась.
Слева захлопали выстрелы из "ТТ", и, кинув туда взгляд, я увидел, что
"лейтенант", оборачиваясь, стреляет в Малыша, а тот, как я его учил, на бегу
уклоняется, не очень ловко, но в целом грамотно.
Я боялся за Малыша, опасений же, что "лейтенанту" удастся уйти, не
испытывал, поскольку знал, что если даже я его потом не догоню здесь
поблизости, через двадцать минут - к тому времени, когда он в лучшем случае
достигнет опушки, - весь лес по периметру уже будет охвачен огромной
"каруселью", и за пределы столь плотного оперативного кольца ему не
выскочить и не проскользнуть.
В кобуре у амбала на ремне за правым бедром был еще ствол, скорее всего
"Браунинг Лонг 07", схожий по форме и размерам с "ТТ", и хотя рука у него
болталась, как плеть, а гимнастерка под погоном потемнела от крови и брюки
сзади повыше колена тоже - Паша все-таки сумел в него попасть! - я держал
ухо востро. Утверждение, что якобы у левши правая рука развита недостаточно,
- это байка для дефективных детишек. А в действиях его чувствовался
настоящий парш.
Я услышал возгласы: "Стой! Стрелять буду!", оглянувшись, увидел
старшину, выскочившего с автоматом из кустов перед "лейтенантом", заорал ему
и Малышу: "Не стрелять!", но в тот же миг "лейтенант" поднял руки вверх, и я
подумал с облегчением - вдвоем-то они наверняка его слепят теплым и
невредимым.
В жизни каждый двадцатый - левша, их миллионы, но я уже убедил себя,
что именно этот самый амбал пытался убить Гусева, того шофера с "доджа", и,
следовательно, причастен к делу "Неман". Я просто мечтал, чтобы так оно и
оказалось.
Раненный в плечо и в ляжку, он бежал даже лучше, быстрее, чем я ожидал.
Но ему нужно было достигнуть деревьев или оторваться от меня, чтобы обнажить
ствол, а я спокойно сокращал расстояние между нами и готовился его слепить.
Он наверняка уже понял, кто мы такие и что наша задача - взять его живым.
Конечно, я без труда мог его стреножить, но дырявить даже парша без
необходимости - мне поперек горла, и зачем стреножить, если он и так не
уйдет.
На бегу я опять оглянулся влево. Малыш, положив "лейтенанта" лицом в
траву, стягивал ему вязками руки за спиной. Старшина, воинственно наставив
вниз автомат, стоял рядом.
И в этот момент амбал наконец сделал то, чего я все время ждал: правой
рукой ухватился за кобуру. Она у него наверняка была с вытяжным ремешком, и
мешкать не следовало.
Тут могло быть два реальных решения: сбить его подсечкой или же
оглушить ударом в голову. Имея в виду оперативную обстановку здесь, на
поляне, и то, что нам предстояло, я выбрал второе: наддав, сократил
дистанцию и, как только пальцы его оказались в кобуре, взлетел над ним в
прыжке и сверху ударил его рукояткой нагана правее макушки, вполсилы, с
расчетом кратковременного рауша*.
Он упал вперед и чуть влево, по инерции метра полтора проехал лицом
вниз по траве. Замер расслабленно, голова не поднималась, и я понял, что на
какие-то минуты он вырубился. Сунув выпавший из кобуры браунинг себе в
карман, я ухватил его за правую целую руку и в темпе, как куль, потащил к
месту засады.
Туда же Малыш и старшина уже вели "лейтенанта". Он шел со связанными за
спиной руками, и, бросив на него взгляд, я уже соображал, как буду его
потрошить.
На ходу я успел посмотреть на часы - для рапорта.
Зафиксировать момент начала сшибки я не имел возможности, но
продолжалось все это не более трех-четырех минут.
Паша с лицом, залитым кровью, сидел, зажав рукой рану на голове, а двое
других - бритоголовый и помощник коменданта - по-прежнему лежали в траве. И,
увидев, что Паша сидит, я возликовал, от радости как гора с плеч слетела -
могло быть и хуже.
И теперь, когда я увидел его живым и было совершенно ясно, что хорошо
или плохо, но мы слепили всех троих, вопрос, который с момента их появления
на поляне все время назойливо занимал меня: "Кто они?" - сменился другим. Я
уже нисколько не сомневался, что это действующие немецкие агенты, однако то,
что один из них левша, еще ничего не доказывало, и теперь меня буквально
свербило главное, самое в эту минуту существенное: "Имеют ли они отношение к
делу "Неман"?.. Имеют или нет?.."

И вот совсем финал - Бабушка приехала!

99. "БАБУШКА ПРИЕХАЛА"!



Таманцев стремительно подтащил безжизненно-тяжелое тело амбала к месту
засады, где, по-прежнему не двигаясь, лежали в траве бритоголовый "капитан"
и помощник коменданта, стояли на неторной дороге два вещевых мешка и возле
них с залитым кровью лицом, зажав ватно-марлевым тампоном из индивидуального
пакета рану на голове и уперев локоть этой руки в подставленное колено,
беспомощно сидел Алехин.
- Порядок! - громко сообщил ему Таманцев. - Двое наверняка теплые!
- Ты не ранен?
- Ни царапинки! И Малыш цел!.. А у вас... немного разбита голова...
Ничего страшного! - оглядев Алехина и определив, что ранение всего одно, с
нарочитой бодростью крикнул Таманцев, хотя не знал и весьма сомневался:
разбита поверхностно или пробита? - Как самочувствие?
- Нормально, - тихо сказал Алехин. - Не отвлекайся...
Даже в этом состоянии его более всего занимал "момент истины", и
Таманцев отлично его понимал.
Не теряя даром и секунды, Таманцев в темпе делал все необходимое,
завершающее силовое задержание. Вытащив вязки, он намертво приторочил кисть
правой неповрежденной руки амбала к щиколотке его левой, подогнутой к
ягодице ноги. Подведенного Блиновым и старшиной "лейтенанта" он мигом
положил лицом вниз, задрав на спине гимнастерку, сунул ему за оттянутый пояс
нож и, рванув к себе, разрезал сзади брюки вместе с трусами чуть наискось до
самого колена. Такую же процедуру в следующее мгновение он проделал и с
амбалом, потом уложил их обоих, как полагалось, спинами друг к другу -
"лейтенанта" так, чтобы у него перед глазами были помощник коменданта и
вещевые мешки, амбала же на здоровый бок, затылком к месту засады, и,
указывая на него Блинову и старшине, скомандовал:
- Перевяжите ему плечо и ногу! Двумя пакетами! Остальные давайте сюда!
Быстро!
Все, что в эти минуты делал Таманцев, он проделывал за три с лишним
года войны несчетное число раз. Каждое его движение и в "качании маятника",
и в силовом задержании было отработано не только боевой практикой, но и
постоянными тренировками - с момента появления из кустов он, без
преувеличения, действовал с четкостью и быстротой автомата. Блинов и
старшина-радист - оба они старались и теперь бросились выполнять его
приказание - по сравнению с ним двигались, естественно, медленнее и своей
неискусностью и, как ему казалось, неповоротливостью раздражали его.
Обиходив захваченных агентов, Таманцев ухватил запятнанный кровью
вещмешок, перерезал ножом тесьму, стягивавшую верх, и крикнул Алехину:
- Товарищ капитан, давайте перевяжу!
- Успеется!.. - строго сказал Алехин. - Не отвлекайся! Он держался
напряжением всех сил и был убежден, что как только его начнут перевязывать
или если даже просто отнять намокший тампон от раны и польет кровь - в любом
случае он сейчас же потеряет сознание. А до получения "момента истины", до
осмысления и принятия им как старшим группы соответствующего решения он
просто не имел права терять сознание.
- Посмотри, что с ними! - приказал он Таманцеву, стараясь разглядеть
лежавших в нескольких метрах от него помощника коменданта и бритоголового
"капитана".
С помощником коменданта все было ясно: он лежал лицом вверх, и еще
раньше, только подбежав сюда, Таманцев увидел его уставленные в одну точку,
прямо на солнце, остекленелые глаза.
Не выпуская из рук вещмешка, Таманцев подскочил к бритоголовому и,
заметив у него за ухом крохотную ранку, ухватил его за плечо, повернул и,
увидев вместо правого глаза зияющее выходное отверстие, из которого на траву
вытекала черная кровь, вскинул голову.
- Холодные... Оба... - отпустив плечо "капитана", сказал он вполголоса,
приложив при этом ладонь ко рту и оборотясь спиной к "лейтенанту" (чтобы тот
не услышал), и посмотрел на Блинова.
- Как же так? - проговорил Алехин.
Присев на корточки, Блинов поспешно бинтовал ногу амбалу. Он расслышал
слова Таманцева и все понял.
"Это я!.. Я его убил!.. Что я наделал!.." - с ужасом подумал Андрей,
жар ударил ему в голову, оторопелый - стрелял-то ведь в плечо! - он
покачнулся и, потеряв равновесие, нелепо упал.
- Что с вами? - удивленно спросил старшина.
- Вот она!!! Телефункен! - точно сквозь сон услышал Андрей
торжествующие возгласы и, уже поднимаясь, увидел в руках у Таманцева
вытащенный из вещмешка, поблескивающий никелем и эбонитом радиопередатчик.
- Посмотри поясницу... - говорил Алехин, морщась от крика Таманцева. -
Посмотри поясницу у капитана...
Поставив рацию на вещмешок, Таманцев взрезал ножом брюки на спине у
бритоголового, отвернул края в стороны и, взглянув, сообщил:
- На пояснице... вправо от позвоночника два круглых шрамика... Вроде
как от фурункулов.
- Женя, это Мищенко... - сказал Алехин. - Запомните, это Мищенко...
Таманцева трудно было чем-либо удивить, но какие-то секунды он смотрел,
лихорадочно осмысливая, и не верил. Вспомнив ориентировки и особые приметы,
он живо перевернул "капитана" на спину, с силой разжал ему челюсти, заглянул
в глубину рта, увидел на верхней короткий металлический мостик, потрогал
зачем-то его пальцем и, вытирая руку о голенище своего сапога, подтвердил:
- Мищенко...
Малыш свалил Мищенко! Фантастика! Стажер-несмышленыш свалил
легендарного Мищенко, который за двадцать лет более пятидесяти раз
перебрасывался на советскую территорию, которого два десятилетия ловили на
Дальнем Востоке и западных границах, ловили на всех фронтах, но даже во
время чрезвычайного розыска не смогли поймать. Свалил одним выстрелом,
разумеется, ничуть того не желая. И теперь страшно переживает. Хотя ему
ничего не будет - да Эн Фэ пальцем его тронуть никому не даст! И не потому,
что он стажер. И не потому, что генерал сказал - взять живым хоть одного, а
взяли двоих. Просто особый случай. Формально это даже его долг. Убить
объявленного вне закона - право и обязанность каждого советского человека.
Можно было бы его ободрить, пояснить, но ничего, пусть немного помучается.
Пусть прочувствует, что лепить надо теплыми, а убить - любой дурак в
состоянии. Это тебе не на передовой и не в сорок первом году!
А Паша - мозга! Гений! Спустя год... за какой-то десяток минут
прокачать Мищенко - невероятно!
- Чего нам запоминать? Сами доложите! - вытаскивая индивидуальный
пакет, недовольно крикнул Алехину Таманцев; ему не понравилось, буквально
резануло уши:
"Запомните - это Мищенко". Паша что - собрался умирать?.. - Я вас
перевяжу! - настойчиво предложил он.
- Нет! - решительно отказался Алехин и полушепотом добавил: -
Сначала...
Таманцев спрятал пакет, внутренне настраиваясь бутафорить, опустил
голову, расслабленно-спокойный подошел к Аникушину, посмотрел и, словно
только теперь обнаружив, что тот мертв, в сильнейшем волнении, как бы еще не
веря, вскричал:
- Васька?!! Ваську убили?!!
Он повернулся к лежащим на траве агентам, кинул лихорадочный взгляд на
одного, затем на другого и, как бы все вдруг поняв, с лицом, искаженным
отчаянием и яростью, уставил палец на "лейтенанта".
- Ты!!! Ты его убил!..
- Нет!.. Я не убивал! Не убивал! Это не я! - энергично запротестовал
"лейтенант".
- Ты!!! Он убил Ваську! Он убил моего лучшего друга!!! - оглядываясь и
как бы призывая в свидетели Блинова, старшину и Алехина, истерично закричал
Таманцев и в совершенном отчаянии замотал головой: - Я жить не буду!!! -
Обеими руками он ухватил ворот своей расстегнутой наверху гимнастерки и,
рванув, разодрал ее до пояса, обнажив широкую крепкую грудь, сплошь
расписанную синими разводами морской татуировки. - Паскуда! Я прикончу его
как падаль!!!
И с лихорадочной поспешностью зашарил вокруг по траве глазами,
отыскивая наган, умышленно выроненный им перед тем себе под ноги.
- Нет!.. Клянусь, это не я!
- Не смей его трогать! - подыгрывая, строго сказал Алехин.
- Он убил Ваську!!! - рыдающим голосом вопил Таманцев, подняв из травы
и держа в руке наган. - Я прикончу его как падаль!!!
Аникушина звали Игорем, а не Васькой, и убил его не "лейтенант", но это
не имело сейчас никакого значения. Андрей уже сообразил, что начался
заключительный аккорд, так называемое "экстренное потрошение", жестокая, но
в данных обстоятельствах совершенно неизбежная игра, потребная для того,
чтобы тотчас - немедленно! - получить от кого-либо из захваченных -
предположительно самого слабого по волевым качествам - совершенно
необходимые сейчас сведения.
Аникушин во время засады повел себя непонятным образом и очень крепко
помешал, теперь же, мертвый, он должен был помогать: для пользы дела
обыгрывалась его гибель.
Андрей, однажды уже принимавший участие в подобной игре, бросился сзади
на Таманцева, обхватил его мускулистое горло левой рукой, а правой -
вцепился в его руку с револьвером, хорошо помня, что недопустима и малейшая
фальшь, все должно быть естественно, и бороться надо без дураков - в полную
силу. Прошлый раз ему помогал в этом Алехин, но сейчас капитан с залитым
кровью лицом бессильно сидел на траве и рассчитывать на его поддержку не
приходилось.
- Не смей его трогать! - все же восклицал он требовательно, изображая
реакцию на возгласы Таманцева. - Слышишь, не смей!
- Держите его! Он контуженый! - крикнул Андрей старшине, и тот,
поспешив на помощь, вцепился в Таманцева слева.
- Пустите!!! - с искаженным яростью и отчаянием лицом рвался к
"лейтенанту" Таманцев. - Он убил моего лучшего друга!!! Он убил Ваську!!! Я
прикончу его как падаль!!!
При этом у Таманцева судорожно подергивалась голова, и рыдал он самыми
настоящими слезами, что еще в прошлый раз удивило Андрея. В то же время он
не забывал толкать Андрея в коленку - мол, давай, работай!
"Лейтенант", лежа на боку со связанными за спиной руками, инстинктивно
старался отползти, отталкиваясь судорожными движениями ног; разрезанные
брюки и трусы при этом сползли до колен, обнажив белые мускулистые ляжки.
- Я не убивал!!! - в сильнейшем страхе кричал он. - Клянусь - не
убивал! Это не я!!!
В это мгновение Таманцев с бешеным криком: "Он убил Ваську!!!" -
внезапным рывком отбросил в сторону старшину и с Андреем, повисшим у него на
спине и намеренно выпустившим руку Таманцева с наганом, подскочил к
"лейтенанту" и трижды выстрелил в него, точнее над самой его головой.
В следующую секунду он сунул ствол нагана под ноздри "лейтенанту" и
рассчитанным движением раскровенил ему верхнюю губу, преследуя при этом
двойную цель: чтобы тот, оглушенный, вдохнул в себя пороховую гарь и ощутил
кровь.
- Не смей, мерзавец! - подыгрывая, кричал Алехин. - Псих ненормальный!
Держите его!
- Я не убивал!!! Пощадите!!! - в ужасе рыдал "лейтенант". - Я никого не
убивал!!! Спасите!!! Это не я!!!
Андрею и старшине удалось оттащить Таманцева на несколько шагов,
однако, волоча их обоих за собой, Таманцев тут же снова ринулся к
"лейтенанту".
- Не ты?! А кто?! Кто же его убил?! Может, ты еще скажешь, что вообще в
нас не стрелял?! - яростно орал Таманцев, прикидывая и определяя, что
лежащий перед ним уже доведен до потребного состояния и надо брать быка за
рога. - Ты еще смеешь врать?! Ты еще Смеешь обманывать советскую власть?!
Может, ты и позывные уже забыл?!
Андрей теперь с силой удерживал левой рукой не Таманцева, а старшину,
вошедшего от борьбы в раж, страдавшего от боли - в момент броска ему
вывихнули плечо - и ничего не понимавшего.
- Если хочешь жить - позывные вашего передатчика?! - указывая
револьвером на рацию, вынутую из вещмешка, властно потребовал Таманцев и
снова уткнул ствол нагана в изуродованное ужасом лицо "лейтенанта". -
Позывные твоего передатчика?! Быстро!!!
- Я... Я скажу!!! Все скажу!.. - рыдающим голосом торопливо повторял
"лейтенант". - Эс-Тэ-И... Эс-Тэ-И...
- Как Эс-Тэ-И?! - внутренне похолодев, закричал Таманцев. - А Ка-А-0?!
- Ка-А-0 было до... четверга... А теперь Эс-Тэ-И!..
- Сколько вас?! - чуть отводя револьвер, но не меняя зверского
выражения лица, мгновенно продолжал Таманцев. - Сколько вас приехало сюда, в
лес?! Быстро!!!
- Трое...
- Кто старший?!
- Вот... - "Лейтенант" взглядом указал на труп Мищенко.
- Его кличка?! Для радиограмм! Быстро!!!
- Кравцов...
- А где Кулагин?! - мгновенно потребовал Таманцев. (Документы на имя
старшего лейтенанта Кулагина были у Павловского.)
- Здесь, в лесу... Он должен нас ждать... "Должен!" - от огорчения и
неприязни к самому себе Таманцев яростно сплюнул.
- А "Матильда"? Где "Матильда"?!
- Он не здесь... Он под Шауляем...
- Он что - офицер штаба фронта?! - тотчас спросил Таманцев (так
предполагал Эн Фэ). - Кто он по званию?! Быстро!!!
- Капитан... Шифровальщик штаба фронта...
- Ты меня с ним познакомишь? Если хочешь жить, ты просто обязан меня с
ним познакомить! Понял?!
- Да-а...
- А "Нотариус"?! Кто он и где?!
- В Гродно... Железнодорожник...
- Чеслав Комарницкий?! - сейчас же вскричал Таманцев (так предполагал
Эн Фэ). - Сразу!!!
- Чеслав... Фамилию не знаю...
- Составитель поездов?! Высокий... блондин... лицо длинное, нос с
горбинкой?!
- Да-а...
- А твою физиономию я узнал бы из тысяч! - Таманцев не без труда
скрывал свою радость. - Ведь ты радист?!
- Да-а... - всхлипнул "лейтенант".
- То-то же!
Выпрямясь, Таманцев ослабил пальцы, и Андрей, ожидавший этого
мгновения, энергичным движением вырвал у него из руки наган и сразу отпустил
его самого. Как бы приходя в себя, Таманцев помотал головой и словно весь
вдруг обмяк и подобрел лицом.
Это было необыкновенное, испытанное за войну всего лишь несколькими
чистильщиками пронзительное ощущение - "момент истины" по делу, взятому на
контроль Ставкой. Он чувствовал, что "лейтенант" не врет, и знал цену
полученным от него сведениям. В эти мгновения только он, Таманцев,
единственный обладал "моментом истины", и при мысли, что есть реальная
возможность сегодня же взять и "Матильду" (а кто это сделает лучше, чем он,
кто?!), у него захватывало дыхание. Если только Эн Фэ и генерал согласятся
брать "Матильду" под носом у контрразведки другого фронта. Должны
согласиться - мысленно он уже летел с "лейтенантом" и Малышом в Шауляй...
- Как тебя зовут? - спросил Таманцев: надо было спешно строить
отношения с "лейтенантом". - Не для немцев, для матери!
- Сер-ргей...
- Хорошее имя! - одобрил Таманцев. - Что ж... Если не ты убил Ваську и
дашь нам "Матильду" - тогда живи! - милостиво, но как бы не совсем охотно
разрешил он "лейтенанту". - Только дышать будешь, как я скажу! А если
вздумаешь крутить, не обижайся, Серега... - Голос Таманцева дрогнул, и лицо
сделалось скорбным. - Если вздумаешь крутить, тогда не обижайся - это будут
последние минуты твоей жизни... Понял?.. Мы поедем к "Матильде" немедленно!
- после короткой паузы пообещал он. - Полетим самолетом! Мы обнимем его
сегодня же!
Затем он повернулся к Алехину и, громко, отчетливо произнося каждое
слово, сообщил:
- Товарищ капитан, "бабушка приехала"! Это был условный сигнал для
передачи открытым текстом по радио, означавший примерно: "мы их взяли",
означавший, что ядро группы и рация захвачены.
- Это точно? - с очевидным сомнением проговорил Алехин. - Ты все
прокачал?
- Точнее быть не может! - заверил Таманцев. - Я отвечаю!
"Бабушка приехала"!.. Значит, порядок - она приехала! Слава богу,
приехала!.." Неясные, подернутые какой-то красноватой пленкой вершины берез
и кусты плыли у Алехина перед глазами, и он никак не мог их остановить.
Голова гудела и пульсировала, как второе сердце. Удрученный своей
беспомощностью в эти ответственнейшие минуты, чувствуя, что вот-вот потеряет
сознание, он держался из последних сил - ему еще надлежало принять решение.
Он напрягался, стараясь разглядеть циферблат часов, поднесенных на руке к
самому лицу, и наконец различил: было без восьми минут пять.
Оперативное кольцо вокруг Шиловичского леса только что замкнулось. Семь
тысяч человек на трехстах автомашинах с рациями и служебно-розыскными
собаками, саперами и миноискателями уже кружились в гигантской карусели
вокруг Шиловичского массива, ожидая команды начать операцию, с таким трудом
и тщанием подготовленную Поляковым и теперь совершенно ненужную...
Ее следовало отменить, остановить - еще можно было успеть.
- Старшина! - Алехин повел головой, ища взглядом и не видя, не находя
радиста. - Срочно передайте Первому... открытым текстом... - с усилием
произносил он. - "Гребенка не нужна!.. Бабушка приехала!.. В помощи не
нуждаемся..." Повторяйте непрерывно:. - уронив руку с набухшим тампоном и
опуская голову, проговорил он. - Бабушка...
- Повторяй до бесконечности! - подхватывая за подбородок голову Алехина
и другой рукой проворно расстегивая ворот его окровавленной гимнастерки,
властно приказал старшине Таманцев. - "Бабушка приехала! Гребенка не нужна!
В помощи не нуждаемся!.." В темпе!.. Дублируй на запаске!.. Бегом!!! Жми!..
Осторожно отведя волосы, он прежде всего убедился, что, хотя кровь
сочилась по-прежнему, голова у Алехина была не проломлена, а только разбита,
и, рванув зубами нитку, вскрыл индивидуальный пакет.
- Ничего страшного!.. - прикладывая к ране свежий тампон, возбужденно
говорил Таманцев. - Паша, ты - гений!.. Мы их взяли!!! - выкрикнул он и,
пачкаясь в крови, несколько раз звучно поцеловал лицо Алехина. - Ты их
раскрыл!.. Ты прокачал Мищенко!.. Пашуня, ты даже не соображаешь, какой ты
гений!..
Старшина-радист уже скрылся в кустах, за которыми находился его
передатчик. В тексте, сказанном ему Алехиным, Таманцев отметил неточность:
они, безусловно, нуждались в помощи. И вместо последней фразы следовало
передать: "Имеем два места холодного груза и тяжелобольного", чтобы с опушки
прибыли розыскники для выноса трупов и немедленно прислали врача для
Алехина. Но это можно было передать и спустя минуты, и Таманцев не стал
ничего изменять. Он не сомневался, что Паша так сказал умышленно, чтобы
сразу, первым же сообщением снять с Эн Фэ, генерала и еще с очень многих в
Лиде и в Москве чудовищное напряжение последних суток.
Оборотясь, Таманцев быстро оглядел обоих захваченных агентов; они
лежали спинами друг к другу, молча, не двигаясь, как и полагалось, причем
амбал очнулся и слабо шевелил головой. Блинов с пистолетом в руке, как и
следовало, стоял наготове шагах в пяти от них.
"Тики-так!.. Как ни болела, а умерла!" Про себя Таманцев уже отметил,
что с "Неманом", по существу, покончено, причем радист невредим и, без
сомнения, пригоден для функельшпиля, слеплен живым и второй агент, и рация
захвачена, к тому же есть реальная возможность взять и "Матильду", который,
как объяснил утром Алехин, особенно беспокоил Ставку.
- У него мелькнула мысль, что через какие-то минуты передатчики большой
мощности продублируют самое желанное в эти сутки не только для военной
контрразведки сообщение о том, что "бабушка приехала", и тотчас о поимке
разыскиваемых станет известно не только в Лиде, но и в Москве.
Он представил себе по-детски обрадованное лицо Эн Фэ и как тот - если
не бог, то, несомненно, его заместитель по розыску! - от волнения картавя
сильнее обычного, скажет, разводя руками: "Ну б'гатцы... нет слов!.." И не в
силах больше удерживаться от распиравших его эмоций, он, уже вскрыв зубами
второй индивидуальный пакет и прижимая бинтом тампон на голове Алехина,
срывающимся голосом неистово закричал:
- Ба-бушка!.. Бабулька приехала!!!!

pterozavtr.livejournal.com/217786.html

Интересно сколько еще ПЧ минус? Лучше бы сразу десять - мне меньше работы. Ибо я про чистку не шутил.

Страшненький мультик под названием "Дети против волшебников" или наш ответ Гарепоттеру.
Желающие ознакомьтесь, мне не жалко vk.com/club82936774
Это воистину страшно. Страшно чудовищным примитивом. При этом автор явно стебался над заказчиком.
Мультфильм является коллекцией псевдопатриотических лозунгов типа "Русские своих не бросают". Причем, каждый лозунг повторяется раз пять. Имеет место упоминание о том, что круче русских только яйца и русские обладают некой генетической защитой от чертовщины.
Анимация отсутствует как класс. Ролики по ОБЖ выглядят явно мощнее. Автор явно вдохновлялся игрой Симс, причем не самой последней модификации. Герои покачиваются и водят поднятыми руками - совершенно в духе Симс. Больше они ничего своим телом и руками делать не умеют.
Но есть явные намеки на то, что эту мульку ваял отнюдь не идиот. Во-первых, питие чая из самовара в кабинете начальника суворовского училища - при этом на столе лежит смартфон, транслирующий объемную голограмму. Во-вторых, фамилия одного из героев - Тихогромов. Это ни что иное как вариант имени гнома Румпельштильцхена из сказки братьев Гримм. Ну и облик одного из преподов магическойц школы - типичного вампира-Носферату и его хобби - бонсаи, про которые сказанор, что искусство сие происходит из Китая - это правда!
Так что ваял мультик умный и эрудированный гад, сознательно желавший развести кроликов, не понимающих, что их разводят...

Это временно, но просто не смог пройти мимо.

Снова понял, что все мои на месте... Все хорошо =) А движение и перемены Тьма любит.

Не знал, что "Казус Кукоцкого" - это творение Улицкой... Смотрел в свое время, внутренне спорил, решал моральные головоломки. А авторша - последователный разрушитель нормальных семейных отношений и продвигатель антинормы. И ее проабортный пафос - в ту же степь. Хотя тема КРАЙНЕ сложная и анализировать ее всерьез я не готов. Хотя бы потому, что не мать и не отец.
Тут еще легкое мошенство в том. что не было такого врача - Кукоцкого, зато каждый, кто хотя бы по касательной пролетал мимо медицины, знает Спасокукоцкого. Великого хирурга, его именем названы многие хирургические приемы. Так что авторша взяла и легонько прикрыла своего героя - свой рупор - тенью славы мэтра.

Чтобы закрыть тему абортов - они мне активно не нравятся. Но я не собираюсь никого учить жить. Но и молчать в тряпочку смысла не вижу. Можно высказывать свое мнение, но при этом не тыкать им во все отверстия ближнего. Стараюсь поступать в быту именно так.

и, что интересно - "инквизитора" по совместительству. Да, я никого не родил и не рожу. Нет, я не деру глотку на тему абортов, но таки считаю, что эмбрион - уже человек. Чудо уже свершилось и не надо убивать чудеса. Это не "мое тело - мое дело". Мое тело - это татушку набить или родинку удалить или аппендикс. В рождении ребенка участвовали два тела и зародилось третье. Души там тоже участвовали. Не верите в души - ваша проблема. Я никому агрессивно свой взгляд не навязываю, но он вполне определенный.
А еще я очень нервно реагирую на намерения уничтожать храмы до последнего камня. Уничтожали уже. Теперь вот камни от СССР собираем.

Пытаюсь найти следы в сети - глухо. Короче,то ли в конце 70-х, то ли в начале 80-х выходили в питерском детском журнале "Искорка" черно-белые комиксы про некую троицу подростков. И вот в свете Тайного Города троица видится ну очень примечательной.
"Вот это Кирилл, по прозванию Кир. Проворен, как белка, хитер, как факир (парень, помню, был чернявым. с прямыми волосами). Вот это Никита по прозвищу Кит - никем не повален. никем не побит (внешность из памяти испарилась. Блондин? Рыжий? В раскладке ТГ мог бы быть людом, но как представитель ВД за чуда вполне сойдет) Вот девочка Юля, по кличке Юла. Не очень сильна, но ловка и смела (кажется, она, увы, в комиксе была брюнеткой, хотя могу ошибаться, но опять же по полу вполне символ своего Дома)"

Троица приключалась разными приключениями и карала зло - занялись они этим на каникулах и от скуки. Причем, что интересно, это зло с точки зрения Люди - исключительно экологические грехи. Помню три выпуска. В первом мстители покарали туристов-охотников, безобразивших в лесу, зашили их в палатке, сгрузили на плот и пустили по реке. Во втором наказали директора химзавода, отравившего реку. Метод был совершенно в стиле ТГ - каким-то образом сына директора посадили в дырявую лодку, так что папаша вдоволь побултыхался в загрязненной стоками воде, спасая отпрыска, после чего поставил-таки очистные. В третьем выпуске великовозрастному обалдую, привязывавшему консервные банки к кошачьим хвостам, прицепили мусорный бачок и натравили собак...

Очень странная мораль для СССР. И вполне нормальная для ТГ =)

Вот раскопаю своих подвалов и оцифрую... Оно того стоит. Там был еще один хороший комикс про ученика-двоечника, которого украли инопланетяне. На время изучения его заменили двойником-роботом, который начал показывать поразительные успехи, но расшифровался, спасая малыша из воды (он разделся, а у него из спины торчали антенны и лампочки). Но инопланетяне свернули контакт, так как взятый ими образец оказался полным дубом, и они решили что с такой тупой расой общаться не надо =)