Если долго смотреть в бездну, то из бездны на тебя начинают смотреть русские. @ kotobus

Когда я училась в школе, был у нас предмет - киноведение. Мы смотрели фильмы Тарковского, Феллини, Куросавы и обсуждали, учились "понимать нюансы" и "читать, что хотел сказать автор". Нам объясняли, в чем гениальность кадра с болотом на 5 минут экранного времени или ценность крупно показанного глаза актера. Я страдала, потому что понимала, что, несмотря на всю гениальность этих картин, пересматривать их я не буду. А пойду после школы на "Гардемаринов" или читать Майн Рида. И переживала от собственного несовершенства, когда мои одноклассники рассуждали о величии и глубине совсем уже на мой вкус скучных картин. Позже, уже в другой среде культурных людей, я столкнулась с восхищением окружающих фильмами типа Левиафан, который если что и прославил по моему, то Териберку, и презрением к Территории или Льду, которые на их взгляд были всего лишь легкими и бытовыми. - Это для обывателей, - презрительно говорили мне, - все слишком понятно. Тогда я огорчалась, понимая, что я обыватель. Ведь мне они нравились. И вот теперь я нашла ответ в книге замечательного режиссёра Владимира Меньшова. И гордо говорю, как когда-то говорил мой папа: - Да, я не интеллигент в вашем понимании. Я обыватель и рабочий класс. Цитата из Меньшова вот: "Помню, как-то я беседовал с Григорием Чухраем, который отзывался о Гайдае с нескрываемым презрением: «Вы видите, что получается, если человек встает на эту скользкую дорожку зрительского успеха?» Зрительский успех был в кинотусовке презираемым явлением. К сожалению, переживая конфликт с коллегами-кинематографистами, я не опирался на исследование Толстого. А ведь наверняка взглянул бы на ситуацию по-другому, вооружившись выводами классика: «…Говорят, что самые лучшие произведения искусства таковы, что не могут быть поняты большинством и доступны только избранным, подготовленным к пониманию этих великих произведений. Но если большинство не понимает, то надо растолковать ему, сообщить ему те знания, которые нужны для понимания. Но оказывается, что таких знаний нет, и растолковать произведения нельзя, и потому те, которые говорят, что большинство не понимает хороших произведений искусства, не дают разъяснений, а говорят, что для того, чтобы понять, надо читать, смотреть, слушать ещё и ещё раз те же произведения. Но это значит не разъяснять, а приучать. А приучить можно ко всему и к самому дурному. Как можно приучить людей к гнилой пище, к водке, табаку, опиуму, так можно приучить людей к дурному искусству, что, собственно, и делается. Человек из народа прочёл книгу, посмотрел картину, прослушал драму или симфонию и не получил никаких чувств. Ему говорят, что это оттого, что он не умеет понимать. Человеку обещают показать известное зрелище – он входит и ничего не видит. Ему говорят, что это потому, что у него не приготовлено к этому зрелищу зрение. Но ведь человек знает, что он всё прекрасно видит. Если же он не видит того, что ему обещали показать, то он заключает только то (что и совершенно справедливо), что люди, взявшиеся показать ему зрелище, не исполнили того, за что взялись. Точно так же и совершенно справедливо заключает человек из народа о произведениях искусства нашего общества, не вызывающих в нем никакого чувства. И потому говорить, что человек не трогается моим искусством, потому что он ещё глуп, значит извращать роли и сваливать с больной головы на здоровую…» Когда есть опыт – видишь сплочённые группы киношников, которые создают имена, конструируют легенды, понимаешь, что варятся они в собственном соку, тиражируя одни и те же штампы, описанные ещё Толстым в конце позапрошлого века. Всё та же у них кастовость, та же зияющая пустота внутри, такое же презрение к «низким жанрам». Эта каста при всех режимах, политических устройствах продолжает объединять вокруг себя «тонко организованные натуры» – как-то они друг друга находят, сбиваются в стаи. Я вижу по своим студентам, что ориентируются они чаще всего не на собственный вкус, не на свои желания, а на то, что диктуется «лидерами общественного мнения». Так возникла целая генерация чернушных режиссёров, снимающих помойку, дно, упадок, грязь, причём по своему происхождению и положению это в основном чистенькие благополучные ребята, толком ничего о «дне» не знающие. Выбраться молодому человеку из этого порочного круга бывает очень трудно, потому что вырабатывается рефлекс, привычка получать поощрения: там похвалили за образцово показанный тлен, там – за первоклассно продемонстрированный распад, там – за яркое творческое представление упадка, и ты уже не можешь снимать о другом, привык к фестивальным призам, понимаешь, что спрос именно на такой товар, и тебе уже не до своего «я» и можно забыть об искренности. А ведь, кажется, куда интереснее идти своей дорогой и делать те картины, которые хочешь. Как это происходит с очень немногими личностями в нашем и мировом кинематографе."