Кто-то, вернувшись, вспомнил много всего и сразу, а кто-то ничего.  Или почти ничего...

Конечно, эту игру придумал братишка – он почти всегда и во всем был заводилой, а я – ведомым. Ну, надо же и кому-то просто получать удовольствие от всякой веселой дури, а не вечно что-то выдумывать… Затея была совсем простая. Если было свободное время, а оно то и дело было, потому что работы по восстановлению велись ни шатко ни валко – когда столько нужно восстанавливать, торопиться особо некуда, а порой мы попросту сидели без материалов, – мы отправлялись кататься на монорельсе, который наладили в первую очередь. Ехали куда глаза глядят, а потом в какой-то момент кто-то из нас орал: «Наша остановка!» и мы выскакивали на полном ходу, на лету трансформируясь, чтобы приземлиться на гусеницы, а не на головы, падая с высоты опор. Кто-нибудь обязательно кричал нам вслед всякие гадости, но мы только хохотали. А потом отправлялись исследовать новое место. Чаще всего это были развалины, а иногда и пробитые на нижние уровни дыры. Бывали и неприятные встречи с какими-нибудь бродягами или совсем психами, но обычно они просто разбегались, потому что мы с братом…ну, не самые маленькие. Однажды за нами погнался полицейский на скутере, но нам удалось оторваться, затерявшись в руинах и даже обрушив часть ветхой стены. Потом мы выбирались к ближайшей настоящей остановке монорельса и ехали домой. В общем, было весело. До того, последнего раза.

читать дальшеМы, как всегда, соскочили, где попало, от души поржав над каким-то занудой-интом, которого мы отшвырнули с пути, как пустую банку, выскакивая из вагона, и который пискляво желал нам переломаться. На сей раз «объявлял остановку» я, была моя очередь. Чем-то меня зацепило именно это место – окрестности какого-то огромного здания, наполовину уцелевшего. Братишке оно тоже понравилось – было где побродить и поискать всякие интересные штучки. Только ни до каких интересных штучек мы так и не добрались. Потому что меня вдруг «накрыло». Я откуда-то точно знал, где главный вход в здание – в той самой уцелевшей части, там, где она закруглялась. Я был уверен, что впервые вижу этот.. завод, а это явно был завод… но просто пошел вперед, и вход был именно там, полузаваленный, но такой здоровенный, что даже мы смогли пролезть. А потом я шел все быстрее, потом побежал. Брат что-то кричал мне вслед, но мне было все равно. Оборудования почти не осталось, его давно растащили, и бежать ничего не мешало – кроме туч ржавой пыли. В конце концов я уперся в завал и начал яростно его раскидывать всеми руками. Брат нагнал меня наконец и схватил за главную левую.
- Да что ты творишь?! Перемкнуло, что ли?
Но я уже лез в дыру, сквозь скребущую по обшивке перекрученную арматуру. За завалом оказалось большое круглое помещение, в его центре – огромная пустая круглая яма, вокруг нее полукругом несколько больших прямоугольных площадок. Я двинулся к ним, я знал, что мне нужна третья с конца. Встал на нее и трансформировался. И меня тут же «отпустило». Какое-то время я постоял на этом пятачке, ничего не понимая, потом трансформировался обратно. Брат встревоженно заглянул мне снизу в лицо.
- Ты как вообще?
- Вроде нормально, - пожал я плечами. – Ничего не понимаю. Где это мы?
Он повертел головой, потом подошел к краю ямы, пнул ногой пару каких-то загремевших вниз обломков.
- Ну, это явно плавильный котел. Здесь, похоже, переплавляли руду или какой-то мусор…
Внезапно он хохотнул.
- Слушай, а ведь ты со своим альтмодом, с дробилкой этой, вполне бы мог тут работать… если бы нас с тобой выковали несколько миллиончиков лет назад!
Мне вдруг стало очень страшно, так страшно, что едва не застучали денты.
- П-пошли отсюда! Н-назад!
Он хотел что-то сказать, но только пожал плечами. Дыру в завале пришлось еще расширить – непонятно, как я вообще в нее пролез в первый раз? Когда мы вышли наружу, меня накрыло снова, но послабее. Я никуда не поперся, просто подошел к куче обломков, порылся в ней, откопал погнутый прямоугольник металла, слегка почистил и протянул брату.
- Что это? – удивленно спросил он. Глифов было почти не разобрать.
- Здесь была остановка монорельса. Рабочие выходили тут и шли к воротам… То есть, я уверен, что так и было. Настолько уверен, как будто выходил здесь тысячу раз. Но ведь этого же не может быть! Это же не моя остановка, я просто дурака валял! Скажи, что это не моя остановка!
Я уже орал на него и тряс за плечи.
- Конечно, не твоя, - как-то очень спокойно и убедительно сказал он. – Здесь и линии-то нет, она в стороне, где мы спрыгнули, помнишь? Пойдем, судя по карте, восстанавливаемый участок недалеко, там и остановка будет, сядем и поедем.
И он пошел вперед, а я следом – обычно так оно и бывало. Потом, когда остановку – современный светящийся указатель – было уже видно и вокруг даже стали попадаться редкие прохожие, он вдруг резко встал и повернулся ко мне. Лицо у него было сердитое и решительное.
- Знаешь что, Сиз? Меня достал этот город! Да, нас тут типа выковали и все такое… Но это же настоящее кладбище, кладбище с призраками, а мы с тобой слишком молоды, чтобы себя тут похоронить! Еще немного и мне тоже начнет что-то мерещиться. Пусть те, у кого тут кругом настоящие воспоминания, копаются в них, строят все заново, если хотят. А я хочу туда, где нет никакого старья. Я видел объявление – управлению рудной разведки требуются рабочие для экспедиций. Космос, другие планеты, понимаешь? Я хочу в космос, туда, где чисто, просторно и где еще ничего не ломали и никого не убивали! Полетели, а, Сиз?
Я немного подумал, посмотрел вокруг – на громоздившийся под опорами монорельса унылый мусор – и кивнул.
- Да, Крус, полетели. Найдем, наконец, свою остановку. А лучше бы и вовсе не останавливаться!

Размышления бывшего Воса. Предыстория в рассказе "Пустота"

Когда-то я мечтал вспомнить – все и всех из моей прошлой, украденной жизни. То есть – тогда, когда я еще не решил, что мечтать – самое глупое и пустое дело на свете. Может же случиться какое-то чудо, думал я. Столько есть историй о разных чудесах – только слушай! Ну или наука… вдруг стертую из мозгов информацию научатся восстанавливать? Нужно только дождаться… Потом мне стало не до того, чтобы думать о прошлом, которого я не помнил – столько всего начало происходить каждый день! А потом… появились вещи, которые я был бы рад забыть. Например, разные глупые мечты, раз за разом превращавшиеся в кучу хлама. Смешно… Я научился смеяться над своими и чужими мечтами – и забывать, забывать, старательно запихивая пережитое поглубже в архив. Жить одним днем – мне это было проще, чем другим. И ничего не бояться – даже потерять жизнь: одну-то я уже потерял, было бы из-за чего суетиться и шум поднимать!

читать дальшеПотом я и правда ее лишился – этой второй, неожиданно длиной и странной жизни, которую ни в шанкс не ставил – и мне с какой-то стати выдали новую, словно ручную убивалку со склада, взамен поплавленной. А вместе с ней – и первую, о которой я и думать уже не думал, и вторую, в полном, шарк их подери, объеме, без архивации. Даже не знаю, чем заслужил такую щедрость? Или это было такое наказание – надподвывернутое, до такого бы даже я не додумался…
Когда я, наконец, выкарабкался из этого кошмара и потихоньку начал понимать, на каком я свете и отличать настоящее от прошлого, я попытался разобраться, что теперь с этим делать. Разбираться было особо некогда, потому что вокруг опять творилось слишком много всего и сразу, но как-то, в более-менее спокойную минутку я подумал, что, наверное, мог бы попробовать отыскать кого-то из далекого мирного прошлого. Не то, чтобы я был и тогда слишком уж общительным парнем, но у меня хватало знакомых и коллег. Кто-то из них наверняка жив до сих пор, и отыскать их не проблема. А еще я мог бы попробовать закончить ту книгу, над которой начал работать, когда меня… Я сидел и думал об этом, а потом начал хохотать и никак не мог остановиться. Я порядком напугал своих друзей – они решили было, что я опять сбрендил… Но нет, наоборот, наверное, в этот момент мои мозги как раз окончательно встали на место.
Теперь-то я понимаю – те, кто был изгнан из моей памяти, а я – из их жизней, они прожили эти свои жизни без меня, ну или продолжают их без меня жить. И это правильно. А если я однажды – чего не бывает на свете! – все же напишу какую-нибудь ужасно умную книгу, это будет уже совсем другая книга. Так и должно быть. А та старая память… Пусть и совсем короткая, она то, что позволило мне, наконец, стать целым. Иногда она что-то вроде ракетного ранца, который помогает двигаться вперед, а иногда – груз, не позволяющий снова стать до прозрачности источенным ржой обломком, который носит ветер. И я снова живу настоящим, здесь и сейчас – но уже совсем по-другому…

Мгновенная смерть – просто фигура речи, я всегда подозревал это. Может быть, для органиков, хрупких и вряд ли вообще способных выжить без своей техники, она и бывает такой, не знаю. Даже мне ни разу не удавалось убить кибертронца сразу, наверное, даже Каона... Как умирали другие мои подчиненные, мои братья, я видел – это происходило не мгновенно, совсем не мгновенно. Они даже успевали закричать. Я не кричал. Не только потому, что он раздавил мой вокализатор. Я ничего не чувствовал – ни боли, ни страха, хотя бояться я и так давно разучился. Сказанные им слова парализовали и мой корпус, и мой разум, и может быть, даже погасили искру до того, как мощь антиматерии разорвала меня на части, а части – на атомы и частицы. Потому что я поверил этим словам… как верил его словам всегда. И этот ужасный миг стал бесконечностью…
«Все, что ты делал в своей жизни, было напрасно!»

читать дальшеЯ мертв. Я даже вдвойне мертв, потому что получается… что и не жил никогда? Почему же и чем я продолжаю мыслить? Нет, не мыслить, а бестелесно корчиться от ужаса и отчаяния. Неужели ад действительно существует, и он именно такой – бесконечная пустота, наполненная бессмысленным, никому не нужным сожалением о каждом мгновении своей такой долгой и такой жалкой жизни?
Все те, кого я убил, о ком уже не вспоминал тысячелетиями – все они здесь, со мной, в моем аду. Искаженные лица, искореженные корпуса… Ими заполненно все мое кошмарное бесформенное нигде. Я убил их – хотя никогда не любил убивать. Я всего лишь хотел быть полезным, хотел чувствовать себя не глупой ошибкой, не глюком, а частью величественного стройного замысла, служить ему так, как могу и умею. Чтобы тот, кто стал моим смыслом, был доволен. Да, я был счастлив, разрушая и убивая ради него, потому что это было единственное, что я умел делать по-настоящему хорошо. А теперь… они все пришли за мной. Если бы они издевались или проклинали, мне было бы легче, но они просто молчат и смотрят, а я не могу даже завопить.
Когда-то, давным-давно, там, где еще существовали пространство и время, а я еще не отнял ничью жизнь, мне рассказывали о беспредельно добром и милосердном Праймусе. Рассказывал тот, которого потом я так и не смог убить, хотя он очень хотел быть убитым… У него был маленький значок Матрицы на щеке, и когда он говорил о Праймусе у него были такие глаза… Я слушал и даже не спорил – это было бы бесполезно. Когда у тебя нет настоящего лица, легко скрывать скепсис – даже легче, чем под маской… Я давно уже не верил ни в Праймуса, ни в его милосердие – иначе почему созданный им мир так несовершенен, несправедлив, жесток, а порой и вовсе гнусен? Почему, в конце концов, я оказался выродком и изгоем, разве я чем-то это заслужил?
А вот теперь… Теперь, посреди длящегося и длящегося никогда, я, кажется, готов поверить. Если ты все-таки есть – Праймус или кто-то еще, не важно, как тебя зовут и есть ли у тебя имя… Если у тебя есть хотя бы немного милосердия, а оно ведь, как мне говорили, выше справедливости, которой я пытался служить… Прошу, воскреси меня! Я не заслуживаю этого и не знаю, что стану делать, если вновь окажусь жив, но… я впервые мечтаю о том, чтобы чеканная правда его слов поколебалась. Я хочу обрести смысл, который не просеется однажды ржавой трухой сквозь пальцы, хочу совершить хоть что-то, что не будет ошибкой – хоть какую-то мелочь. А потом можешь забрать у меня и эту вторую жизнь – тогда я умру счастливым.
Кто бы ты ни был – воскреси меня!

У него было очень таинственное и торжественное выражение лица, а в уголках губ пряталась улыбка, и Никель в очередной – стотысячный уже, наверное – раз порадовалась, что это лицо больше не скрыто маской. Он что-то прятал за спиной, в складках перемигивающегося созвездиями и галактиками плаща.
- Знаешь, - как-то осторожно и издалека начал он, - у меня иногда появляются очень странные идеи.
- Что, правда, что ли? – притворно удивилась она. – Быть не может!
- Представь себе! Например, сегодня я вдруг вспомнил, что у некоторых органических рас есть забавный обычай – дарить тому, кого любишь, цветы – от одного до почти бесконечного количества.
- И? – на сей раз ее удивление было настоящим, она даже слегка испугалась. – Ты что, решил подарить мне Некромир?
- Нет, что ты! – он потрясенно уставился на нее. – Здешние цветы точно не для подарков! Я посетил одну красивую планету… мы как раз настроили новый телепорт. Я уже бывал там раньше. Органики там нет, да и органические создания слишком хрупкие и недолговечные, но жизнь есть, и она удивительна… В общем… это тебе!
Никель восхищенно смотрела на лучащиеся теплым внутренним огнем алые кристаллы, собранные в маленькие симметричные друзы. Золотистые искрящиеся стебли были сплошь усыпаны ими, а сами стебли, собранные в пучок, тянулись из друзы побольше, сияющей чистым звездным огнем.
- Они… настоящие? – тихо спросила Никель.
- Конечно! Они распускаются, живут и умирают. Лепестки гаснут и рассыпаются, но вместо них постоянно появляются новые. Все, что им нужно – это свет и немного энергона – на той планете есть запасы,. Ты можешь поселить их, где хочешь, и они будут жить почти вечно. Я читал, что органики предпочитают почему-то дарить срезанные цветы, но… я понял, что очень не люблю убивать без причины. Ну как, тебе нравится?
- Спрашиваешь! – она осторожно погладила тихонько зазвеневшую веточку. – Странно, что ты выбрал не фиолетовые. Или там таких не было?
Он тихо рассмеялся.
- Были. Там есть все цвета и оттенки, но мне показалось, что эти лучше всех.
- Да, они прекрасны. Какие-то… очень живые. Спасибо тебе!
Он улыбнулся – той редкой, наверное, неведомой никому другому улыбкой, которая появлялась на его губах, когда они были вдвоем.
- Тебе спасибо… за то, что ты есть.
И ей совершенно расхотелось спрашивать, когда и по каким делам ее любимый и единственный впервые побывал на планете, где росли чудесные цветы. Это было уже совершенно не важно.