С праздником, кто отмечает сегодня!

Надеюсь, две истории будут завтра - они с сюжетом, требуется помедитировать.... Зато сегодн добил большой кусок работы =)

Это уже как-то совсем не драббл, а снова целая главка. И трансформеры тут за кадром...

- Добрый день, Ирина Фоминична.
- Вообще-то, Томасовна. Я вам уже говорила, по телефону.
- М-м, покорно прошу извинить, привычка такая… профессиональная, можно сказать.
- Да ничего страшного, проходите.
Айрис посторонилась, пропуская гостя – высокого священника в длинной рясе почти до полу, с крупным распятием на груди. Она думала, что попросивший утром о встрече будет в «цивильном», - отец Дмитрий, Пашкин духовник, всегда заходил в гости в самой обычной одежде, только слегка старомодной и потертой. Ну, да этот… отец Михаил… и не в гости пришел, а «для важного и срочного разговора». Еще бы предупредил, о чем… Если бы он позвонил вчера, она бы могла отказать и довольно невежливо – была злая, как дикая кошка с подпаленным хвостом после всех событий, полицейских  и журналистских допросов, перелета и разгребания срача в доме, который накопился, несмотря на героические усилия Полины…

читать дальшеВ гостиной она могла разглядеть отца Михаила получше – еще не старый, подтянутый, без намека на брюшко, только седина в черной аккуратной бороде выдавала возраст и делала его похожим на какого-то актера в роли обаятельного злодея. Почему у нее возникла мысль о злодее, она и сама не понимала. Может, из-за глаз, холодноватых и цепких, сразу же словно ощупавших всю обстановку, почему-то особенно задержавшись на Анькиной тряпочной кукле, забытой на угловом диванчике = у мелких был «тихий час»...
- Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. Хотите чаю?
- Спасибо, не откажусь.
Она сходила на кухню, где уже был все готово и вернулась с подносом. Гость отхлебнул из чашки, взял из вазочки овсяный коржик, поднес ко рту – и положил обратно. Чашку тоже аккуратно поставил. Она поняла, что разговор сейчас начнется и будет, скорее всего, неприятным. У нее снова испортилось настроение. Она смотрела на его распятие – вроде бы не совсем православное, но и не католическое, со слишком крупной и какой-то медицински натуралистичной фигурой Христа, и ждала.
- Ирина… Томасовна, - с легким вздохом начал гость. – Извините еще раз за беспокойство,  но это мой долг… Скажите, вы ведь христианка?
- Да… но, наверное, не слишком хорошая, - она смущенно улыбнулась, как всегда, когда приходилось говорить с духовными лицами. - Крещеная в католичестве, с мужем… покойным венчались здесь, по-православному. В церковь… в храм, так вроде правильно?... не хожу, извините.
Он кивнул, мягко побарабанил пальцами по столу – Айрис заметила, что они были загорелыми и наверняка очень сильными. Почему-то ей стало слегка не по себе.
- Не буду осуждать, ни в коей мере, хотя, если бы вы были воцерковлены, вы бы поняли меня лучше. Но попытаюсь объяснить. С вашего позволения – сразу к делу. В новостях сообщали, что вы собираетесь принять участие в проекте космического сотрудничества с… нашими инопланетными гостями?
- Да… Вообще-то я колебалась, но после того, что произошло в столице, после этого отвратительного теракта, я решила, что просто обязана! Погибли наш и их ученый, многие пострадали… Да я сама едва не погибла, меня спас один из них! Считаю, что теперь это мой долг…
- Вы уже подписали какие-нибудь бумаги? – почти перебив ее, резко спросил гость. Он вздрогнула, и поглядела ему в глаза, начиная злиться.
- А почему это вас так волнует? Допустим, еще нет…
- Ирина… Томасовна! Я настоятельно, очень настоятельно прошу вас этого не делать! – отец Михаил подался вперед, сцепив пальцы в замок и решительно встряхивая ими, так что всплеснули рукава рясы. – Я опасался, что вы уже ввязались в эту авантюру и придется потрудиться, чтобы отыграть все назад, но раз вы еще не подписали…
- Да с чего это вы решили, что я бы стала отыгрывать назад? – уже совсем сердито спросила Айрис. - Какой-то странный разговор у нас с вами получается. Я думала, речь пойдет о пожертвованиях или о какой-то церковной группе для малышей, а теперь я ничего не понимаю!
Отец Михаил шумно вздохнул, откинулся на спинку кресла, потом потянулся за своей чашкой и сделал большой глоток.
- Ирина Томасовна, я знал, что разговор будет сложным и даже философским… Скажите, вы знаете, кто создал этих… существ? Ведь кто-то же их создал! Они явно искусственного происхождения, да и не скрывают этого.
Айрис пожала плечами.
- Никогда особо не интересовалась. Читала, что случилась какая-то катастрофа или заговор… В общем, память о своих создателях они утратили, но вроде бы это были высокоразвитые существа, похожие на нас. Потом они куда-то ушли…
- И что же это могли быть за существа? – иронично, как показалось Айрис, склонив набок голову, спросил священник. – Ангелы? Зачем бы им этим заниматься? Нигде в Писании нет ни слова о чем-то подобном. Хотя известно другое – первые изделия из металла изготовили потомки прОклятого Богом Каина…
Айрис чувствовала, что неприлично таращится на собеседника широко открытыми от изумления глазами, но ничего не могла с собой поделать.
- Вы это серьезно? Про металл и про Каина? А вы в курсе, что я пилот и астронавт? Может вы думаете, что я ездила в космос… на лошади? А как вам самолеты и автомобили? Или вы только пешком ходите?
Гость медленно скрестил руки на груди. На его губах появилась вроде бы мягкая, отеческая улыбка, но глаза оставались очень холодными. Он показал головой.
- Иронизируете, Ирина Томасовна? Реакция знакомая, и в общем, понятная, хотя и прискорбная… Ладно, давайте посмотрим под другим углом. Скажите, вы верите в бессмертие души?
- Что вы… Конечно, верю, что за вопрос?
Она почти выкрикнула это. Верит ли она в бессмертную душу? Да только эта мысль и удержала ее на плаву, когда Пашка…
Улыбка отца Михаила была грустной и понимающей.
- Извините, если был нечаянно бестактен… Ну, а как вы считаете, есть ли бессмертная душа у этих… созданий?
- Они называются вэйру, - сердито сказала она. – И к чему вы клоните? Они разумные существа, они чувствуют, испытывают эмоции, значит…
Отец Михаил покачал головой.
- Если бы все было так просто! Мы знаем, каков путь души человеческой после смерти, и это путь в один конец. Известно совсем немного случаев, когда умершие люди возвращались к жизни, и всякий раз это было чудом. Эти же… вэйру… кажется, в переводе это значит что-то вроде «оборотней»…. возвращаются из мертвых десятками и сотнями. Как персонажи какой-нибудь компьютерной игры из бэкапа. Так скажите, Ирина Томасовна, есть ли у них в таком случае бессмертная душа?
Айрис чувствовала себя так, словно ее, еще зеленого кадета, безжалостно крутят на центрифуге. Ее даже немного затошнило.
- Да понятия не имею! Никогда не думала об этом! Если нет, если вы считаете, что нет, то что же тогда есть?
Священник усмехнулся в усы, и усмешка показалась ей очень недоброй.
- Вот это уже немного другой разговор! Мы договорились между собой называть это «киберсущность». Можно было бы считать это просто сложным комплексом компьютерных программ, так называемым «искусственным интеллектом», но, по нашим сведениям, все гораздо сложнее. Разум, эмоции, некое подобие «жизни»… Киберсущность – рабочий термин. Хотя некоторые из нас, более старомодного склада, предпочитают говорить «шем». Вам известны легенды о големах?
Айрис провела ладонью по лбу и посмотрела на нее – она не удивилась бы, увидев капельки пота, но ладонь была сухой.
- Отец Михаил, мне кажется, что я сплю и вижу глупый сон. Големы какие-то… Это что-то из сказок, ходячие глиняные истуканы?
- Верно. А «шем» - табличка с заклинанием, которая заставляла их двигаться и работать. Без нее они замирали или рассыпались в прах… Лично мне кажется, что это обозначение подходит лучше, вернее отражает суть дела. Заклинания, нечистая ворожба, чьи-то грешные попытки подражать Божьему Творению… Благие существа не приносят с собой смерть и разрушения, Ирина Томасовна! А вот нечистые сущности вполне могут вселяться в неодушевленные предметы или… машины. Притворяться киберсущностями, если угодно. И оборотничество – разновидность лжи, а нам известно, кто есть отец всякой лжи...
Айрис вскочила. Ей казалось, что негромкий, но властный голос священника сплетает вокруг нее плотную темную паутину, она чувствовала, что начинает задыхаться. Потянувшись к платку, она дернула его, сорвала с шеи и кинула прямо на стол, на тарелку с нетронутым печеньем.
- «Нам известно», «мы договорились»… Да кто такие эти «вы»? Какая-то… инквизиция? Какой вообще Церкви вы священник? Православный, католик?
- Ирина Томасовна, вы задаете неправильные вопросы. Какое это имеет…
- Огромное. Так какой вы конфессии?
- Ирина Томасовна…
- Так! – она хлопнула ладонью по столу. – Разговор окончен. Мне все ясно. И совершенно не интересно, кто вы – какой-то… как это называется… раскольник или вообще сектант. Брат рассказывал мне о каких-то фанатиках, мне бы сразу вспомнить… Уходите! Это такие как вы принесли недавно смерть и разрушения. Едва не убили меня и брата, а теперь имеете наглость…
Гость поднялся, прямой как палка. На его лице не осталось и следа вежливой снисходительности, только жесткая, сдержанная злоба. Его глаза скользнули к кукле, и он нехорошо усмехнулся.
- Мне кажется, вы делаете большую ошибку, - медленно проговорил он. – Вы можете не заботиться о благе собственной души, но вы мать, у вас дети, за которых вы отвечаете перед Богом и совестью…
Айрис показалось, что она очутилась вдруг в залитом красным светом чуланчике, где отец когда-то проявлял фотографии, снятые на старенький пленочный аппарат. Красная пелена ярости залила уютные кресла, стол, печенье и чашки, лицо недоброго гостя, которое стало слегка испуганным.
- Ты чтооо… Угрожать вздууумал? – по-змеиному прошипела она, подавшись вперед. – Детьми угрожать?! А ну… брысь отсюда! Сущность вонючая! Вон, я сказала!
Гость начал пятиться к двери – слишком медленно – и тогда она не глядя схватила чашку и швырнула в это мерзкое лицо, мельком пожалев, что чай, наверное, уже остыл. Священник… или все же самозванец?.. утратив остатки достоинства, пригибаясь, кинулся вон. В спину ему полетела еще одна чашка, возле головы разбилось о косяк блюдо…
Хлопнула входная дверь. Айрис медленно опустилась в кресло, голова слегка кружилась и была странно легкой и пустой, как всегда после ее «фирменных» вспышек ярости, которые случались «редко да метко», как говорил Пашка. Последнее время что-то не так уж и редко…
Проделав пару дыхательных упражнений, которые обычно помогали, Айрис поднялась, достала из рюкзачка телефон. Перед ней все еще маячила физиономия «отца Михаила», а рядом почему-то… лицо Рикквэйна, в очень светлых глазах – не только ярость но и совершенно человеческая и очень понятная душевная боль… Киберсущность, надо же! Если ее спросят, кто из этих двоих бездушная машина…
Она решительно ткнула в пункт меню и поднесла телефон к уху. Ответили почти разу.
- Сергей Викторович? Да, это я. Я согласна. Да, я брала месяц для окончательного решения, но я уже все решила. Присылайте какие нужно бумаги – подпишу!

Подумал, что вот эти украинские мошенники, которые не просто выманивают деньги, а заставляют еще и делать какие-то мелкие пакости, чреватые крупными неприятностями для обманутых - это же реально бесы. Нет, на уровне рацио-то все понятно, если нанимать хулиганов и мелких диверсантов, то это же им надо деньги платить, а тут и деньги прикарманил и пешку заполучил совершенно бесплатно. Но вот с чем в душе нужно такое делать, зная, что на том конце провода напуганный пожилой человек, которого ты сам ограбил и чуть ли не до инфаркта довел, а может и доведешь еще, как знать? Там ведь реально воронка инферно, ее решительно закрывать надо, вычистив эту скверну до донышка.
Это вот по мне куда более явно показывает бесовскую натуру, чем какие-то обстрелы или даже зверства над пленными - там война, бывает по-всякому. А вот это - чистое зло.

Не драббл, а главка из еще ненаписанной истории, ближе к концу =) Так вот темой навеяло. Нагнать пока не получилось, может, завтра две темы выдам...

Они не разговаривали уже больше недели. Нет, Рикк каждый день отсылал Айрис краткий отчет о ходе поисков – вполне успешном, кольцо вокруг похитителей сжималось, ребята прерывались разве что на то, чтобы перезарядить энергоблоки. Отсылал, разумеется, не на обычный телефон, а на тот, что дал ей сам – не родился и не создан был еще тот, кто мог бы взломать эту линию. Все, что он получал в ответ – фон сообщений становился бесцветным. Значит, прочитала. Задавать какие-то личные вопросы или тем паче звонить он и не пытался. Знал – если она что-то сказала, то не передумает, и если бы она вдруг ответила, решил бы, что ее кем-то подменили.

читать дальшеИ все же что-то в нем не могло принять, что это навсегда. Что-то совсем новое, непривычное. Раньше он сразу признавал реальность, не пытаясь с ней спорить, какой бы ужасной она ни была. Он никак не мог понять, почему люди в фильмах то и дело кричат: «Нееет!», хотя вот он – труп, у тебя же на руках… А вот сейчас словно бы какие-то связи в его процессоре перестроились по-новому, а может, что-то там попросту повредилось? Он же дал обещание – когда и если малыши Айрис вернутся к ней живыми и здоровыми, - она заявила, что больше не желает знать, какими способами и методами, – все общение между ними будет окончено, даже сугубо деловое, а до того оно будет вот таким – минимальным, односторонним и письменным. Свои обещания он выполнял всегда, она - тоже. Значит, все. Но нелепая надежда не собиралась рассеиваться.
Он пытался себя убедить, что это правильно, что к нему лучше не приближаться, да и ему следует держаться подальше от всех, не замешанных и непричастных. Нет, он не считал себя ни в чем виноватым, и на сей раз был уверен, что ничего дурного не сделал, разве что не стоило позволять Айрис видеть свежие следы его работы… И все же, свое одиночество он считал заслуженным. У него давно не было друзей – подчиненные не в счет, да и с теми из подчиненных, кто ему был когда-то по-настоящему дорог, он так и не восстановил прежнюю связь, пусть сейчас они и пришли на помощь по первому зову. Одиночество никогда его не тяготило, скорее даже успокаивало. И вдруг он обнаружил, что оно, оказывается, может быть невыносимым. Не помогало даже то, что страдать было особо некогда. Ему постоянно хотелось поделиться с Айрис какой-то мыслью, попробовать поддержать, хоть немного развеселить – она смеялась над его импровизациями и каламбурами даже когда ей хотелось плакать. Играть словами он умел не хуже, чем музыкальными арабесками, особенно хорошо это получалось, когда он был взволнован… и когда перед ним была Айрис. Теперь вот от него хотели другого – не слов, а только дела, слова же оказались заперты словно в .клетке силового поля и беспомощно бились там…
В один из дней с ним внезапно связался Клайвен – единственный, кто еще, кроме ребят, был в курсе событий. Конечно же, по столь же защищенной линии. Рикк еще подумал, что звонок от атоннэ – самое то, когда хочется кого-то убить.  На самом деле он был предельно вежлив и, как ему казалось, совершенно собран и четок. Потому очень удивился, когда чрезвычайный и полномочный, как здесь выражались, посланник внезапно спросил, что с ним не так. Он попытался сделать вид, что не понимает, о чем речь, но Клайвен только напомнил, что пытаться обмануть музыканта лучше в письменном виде. Наверное, он действительно сошел с ума, потому что – обиняками и зигзагами – вкратце описал этому совершенно чужому, пусть и давно знакомому, вэйрэ проблему. Клайвен долго молчал, должно быть, изрядно ошеломленный, а потом сказал:
- Значит разговаривать нельзя?
- Нельзя.
- Словами нельзя?
Он разозлился.
- Ну, а как еще прикажешь разговаривать?
Он не видел, но почувствовал, как на том конце пожали плечами.
- Музыкой, конечно.
Теперь настал его черед потрясенно умолкнуть.
- Но я же на самом деле никакой не музыкант! – почти выкрикнул он.
- Ну, а я тогда шарк – кривой на правый глаз и хромой на левую ногу. И с полуоткушенным хвостом. Все, Рикквейн, у меня тоже пропасть дел. Надеюсь, я смог тебе чем-то помочь – опять же, дЕла и вящей эффективности ради. Улачи!
***
Айрис сидела на гостиничной кровати и, невидящими глазами смотрела в сторону затянутого тонкими занавесками окна. Напротив горели огни, мигала какая-то реклама… Надо было, наверное, лечь спать, но спать она не могла. Она всегда презирала всякие там таблетки, да никогда в них не нуждалась, а вот теперь… Наверное, и у нее есть предел, не железная же она в самом деле. Чем ближе было к развязке, тем сильнее скручивала ее тревога и росла какая-то пустота внутри. Нет, она изо всех сил верила, что все кончится хорошо, потому что… иначе просто не может быть, но… так не хватало рядом того, кто мог бы вселить в нее уверенность одной улыбкой или прикосновением. Иногда она даже привычно тянулась к изящному черному аппаратику, лежавшему рядом, но тут же вспоминала, что звонить некому. Потому что того – надежного, сильного, совершенно невыносимого, но сумевшего стать родным, больше нет… да и никогда не было. Она его себе попросту сочинила. А было…чудовище. Перед глазами снова вставал тот проклятый лодочный эллинг, поднимающаяся с колен огромная фигура, на лице довольная улыбка, словно у сожравшего мышь кота, с металлических пальцев скатываются розовые в свете прожектора капли, а на воде расплывается пятно, которое никак не получается принять за масло… «Все в порядке, Айри, я узнал все, что нужно. А вот его никто не узнает и не найдет – нечего находить…»
Она в очередной раз зло встряхнула головой, прогоняя видение. И замерла. Потому что за окном на улице зазвучала музыка. Возможно, она уже звучала какое-то время, просто Айрис не сразу очнулась от привычного кошмара. Опять, какой-то пижон включил среди ночи магнитолу в машине, да еще перед отелем… Вот отберут у тебя права или штраф вкатят – будешь знать… Но тут же все мысли о пижонах и штрафах вылетели у нее из головы, потому что такая музыка не могла раздаваться ни из одной магнитолы – по крайней мере здесь, на Земле.
Мелодия, очень сложная, переливающаяся бесконечными оттенками, звучала довольно громко – наверняка весь отель и соседние дома уже проснулись – но не агрессивно, а нежно, печально, с затаенной надеждой и пульсирующим в самой глубине огнем чувства. Она бы сказала, что это скорее песня, хотя и без единого слова на любом из языков. Она уже знала, кто ее поет, и о чем она. Когда-то, до всего это кошмара, она пару раз просила его сыграть что-нибудь, но он только отшучивался – неужели стеснялся? А сейчас музыка текла свободно, как речь, и она понимала ее до последней ноты-буквы…
Айрис встала, подошла к окну, раздвинула занавески. Конечно, он стоял там – динамики выдвинуты, лицо поднято вверх. Из-за цветных бликов вывески она не могла разглядеть выражения, но это было и не нужно.
Вдруг в мелодию диссонансом вплелись отдаленные сирены – вероятно, кто-то из постояльцев или топтавшихся на почтительном расстоянии зевак вызвал полицию. Музыка тут же стихла, гигантская фигура еще несколько мгновений постояла, глядя вверх, явно на ее окно и широкими шагами скрылась в проулке. Грохот шагов быстро стих – ну, разумеется…
Айрис задернула шторы, медленно подошла к кровати и, немного поколебавшись взяла черный телефон. Прикрыла глаза, медленно вдохнула-выдохнула и нажала одну-единственную кнопку.
- Да, это, конечно же, я. Кто еще может быть такой дурой. Давай так. Через полчаса ты поднимаешься сюда. Не в обычном виде – что-нибудь придумаешь… Да, мы поговорим. Да. Жду. Отбой....

Сегодня драбблик уже ниасилю - работа так съела моск, что сил хватает только язвить о политике. Завтра, все завтра =)

Все эти ажиотажные "законопроекты", которые чуть ли не каждый день разносят СМИ и от которых регулярно охреневает публика, могут иметь под собой три причины.
1. Эпидемия глупости
2. Эпидемия сумасшествия
3. Умысел
И вот я как-то склоняюсь к третьему варианту. Хотя, возможно, виноват всего лишь постковид, отягощенный постмодерном, хотя это было бы слишком хорошо.

Посмотрим, как оно происходит. В новостях бухает сенсация с аршинным заголовком, например: "Россиянам запретят одиночество". Привычно охреневший россиянин начинает читать и с облегчением узнает, что вроде как не запретят, а предложили запретить, и не одиночество, а его пропаганду и даже не в Думе, а в каком-то местном заксобрании и всего лишь одна красивая сама собою депутатка (у нас уже запретили феминитивы или еще нет?). Далее появляются фото этой до сей поры предельно безвестной дамы и ее биография чуть ли не с детского садика. То есть событию-не событию местного значения придается какая-то чуть ли не глобальная важность. ЗАЧЕМ?

Вариант конспирологически-оппозиционный: нас закидывают громко бумкающими пустышками, чтобы мы проглядели какой-то реальный и непопулярный законопроект, посчитав такой же ложной тревогой, пока не станет слишком поздно.
Вариант конспирологически-охранительский: подобные новости разносят враги, они же дают взятки мелким депутатам, чтобы те поствляли инфоповоды, дабы слово "депутат" однозначно стало ругательным, а от власти ждали не работы, а какой-то очередной вечеринки в дурдоме.
Вариант конспирологически-компромиссный: это делается для того, чтобы запретить в конце концов депутатов - по многочисленным просьбам трудящихся - и ввести в России абсолютную монархию.

Какой из вариантов более похож на правду, я пока не решил.

Какая все же бездонная пропасть между настоящим интеллигентом (при всех возможных минусах) и нынешними... хм... "эльфами". Как-то даже разбирать и комментировать не хочется, там все сказано. И ведь никакого однозначного ответа и картонной морали. Каждый при своем...

Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема.
Мне лиру ангел подает,
Мне мир прозрачен, как стекло,
А он сейчас разинет рот
Пред идиотствами Шарло.

читать дальшеЗа что свой незаметный век
Влачит в неравенстве таком
Беззлобный, смирный человек
С опустошенным рукавом?
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Безрукий прочь из синема
Идет по улице домой.
Ремянный бич я достаю
С протяжным окриком тогда
И ангелов наотмашь бью,
И ангелы сквозь провода
Взлетают в городскую высь.
Так с венетийских площадей
Пугливо голуби неслись
От ног возлюбленной моей.
Тогда, прилично шляпу сняв,
К безрукому я подхожу,
Тихонько трогаю рукав
И речь такую завожу:
"Pardon, monsieur, когда в аду
За жизнь надменную мою
Я казнь достойную найду,
А вы с супругою в раю
Спокойно будете витать,
Юдоль земную созерцать,
Напевы дивные внимать,
Крылами белыми сиять,-
Тогда с прохладнейших высот
Мне сбросьте перышко одно:
Пускай снежинкой упадет
На грудь спаленную оно".
Стоит безрукий предо мной,
И улыбается слегка,
И удаляется с женой,
Не приподнявши котелка.

В. Ходасевич (1925)

...когда люди определенного сорта, во главе. конечно же, с Зеленским называют старым маразматиком человека 72 лет, после того как облизывали человека на десять лет старше с уже совершенно явными признаками деменции и скоро, если не случится "черного лебедя" будут вынуждены стоять по струнке перед хозяином, который старше Путина на 6 лет. Да, будут похамливать, не без этого, но только в промежутках между полизываниями.
А еще больше мне нравится "Путин-карлик" и "Зеленский-мужественный герой". Хотя вот они - фотографии с мировыми лидерами, никто их не прячет и даже не фотошопит, как пиджак Трампа....

Он всегда завидовал тем, кто мог сказать: «Мне страшно». Потому что когда приходил Страх, никого, кто мог бы что-то сказать, не оставалось. Он становился страхом, а страх становился им. Вся Вселенная схлопывалась в трясущуюся и беззвучно вопящую точку, которая или замирала на месте или куда-то бежала и творила какую-то дичь, про которую его вернувшийся из небытия разум почти ничего не помнил, но вполне верил всему, что рассказывали.

читать дальшеЗачем он подался в десептиконы? Фулкрум только пожимал плечами. Он считал это правильным и хотел быть полезным, вот и все. К тому же он верил, что война скоро кончится – конечно же, победой! – и будет много дел по киберформированию этих мерзких органических планет. Интересная работа, толпа больших и сильных ребят вокруг – совершенно нечего бояться… Но победа все задерживалась, так что киберформирование шло без отрыва от войны, сдавать назад было как-то некрасиво, да и… кто бы его отпустил? Потом пришли автоботы и вместе с ними – Страх. Он даже не пытался оправдываться. Все верно, он дезертир, трус и заслуживает смерти. Со смертью закончится вся эта нелепая история, которую он считал своей жизнью. Он надеялся, что в последний момент страх окажется сильнее боли и он почти ничего не почувствует, когда Колесо Предателей будет разрывать его на части. Но это же было бы слишком просто, да? Наивным мечтам было не суждено сбыться. Вместо конца всему была мучительная переделка, кошмарный перелет к месту сброса, а потом такой Страх, какого он не испытывал никогда. Новый уровень, можно сказать, не вверх, а вниз, как на Кибертроне…
На сей раз страх сыграл с ним обидную шутку – спас его ничтожную жизнь. Не то, чтобы он стремился исправить эту ошибку, он вообще больше ни к чему не стремился и ни о чем не думал, болтался как космический мусор в потоках гравитации, рядом с таким же бодрым и ни о чем не задумывающимся мусором. Это могло бы быть даже весело. А потом пришли ОНИ…
Тогда он понял, что у каждой пропасти, даже если она кажется бездонной, обязательно есть дно. Он всю жизнь падал в бездну Страха, но дно ждало его – раскаленное, словно планетарное ядро. И оно переплавило его, сделало его таким же горячим, огненным. Впервые он – это новое пылающее существо – был отдельно, а его страх – отдельно, такой смешной и маленький. Злость, отвращение, презрение – к себе, из-за которого гибнут другие, непричастные к его вине, и к тем, кто привык нести смерть и страх – вот были крылья, которые вынесли его наверх, к ослепительной точке взрыва – как он думал.
Был ли какой-то смысл в том, что он снова остался жив? Есть ли вообще какой-то смысл у Вселенной? Он иногда гадал об этом. Может быть та смерть, которую он себе вообразил, просто не подходила к его смешной жизни? Трусы не совершают подвигов и не уходят красиво. Ну да, он остался все тем же трусом, Фулкрум не тешил себя иллюзиями. Ему то и дело было очень страшно, но теперь страх не был его вторым именем. А еще он внезапно понял, что если бояться за других, то страх не парализует, а порой заставляет мыслить яснее.
Иногда, вспоминая спустившихся тогда с неба чудовищ, он был им почти признателен.